Продолжу обещанную публикацию текста письма А.Н.Бессонова К.М.Симонову (1955 год):
«И вот в этот утренний летний час, в 3 [часа] 15 минут в воскресенье 22 июня 1941 г[ода], когда весь личный состав крепости, кроме часовых и дежурных, спал, на сонных бойцов обрушились сотни тонн бомб, снарядов, мин, бензиновых баков. [Я] Вскочил с постели и схватил Пузикова за плечи и стал кричать: «Володя, Володя, пожар!». Но, видя, что стена рухнула, что есть уже раненые и убитые, вот тут только [у меня] мелькнула [мысль], почему мне было нехорошо вечером, почему я с тоской провёл последний [предвоенный] вечер. Пришлось пока остаться в трусах и майке – ни сапог, ни галифе и гимнастёярки я не нашёл – всё было завалено киричом и щебнем. Я приказал ни одному бойцу не выходить из помещения, ибо на площади рвались снаряды, мины, бомбы, и те, кто в панике выбегал из помещения, моментально находил смерть. Конечно, и в помещениии было опасно, но я знал, что есть второй этаж, а это уже не опасно, и, главное, нужно остановить людей. В первую минуту был тяжело ранен боец Амосов, ему осколком вырвало полость живота и внутренности вышли наружу, но помощи [ему] оказать было нельзя, прожил [он] 3 дня и в таком страдании умер [24.06.1941]. Был тяжело ранен в лицо и кузнец наш - видимо, хотел спрятаться, подлез под нары, а шальной осколок и там настиг его и изуродовал лицо, [и] через несколько часов он умер. В общем, через час, когда я проверил людей, [невредимыми] оказалось 32 человека из 120 человек – остальные погибли или были ранены.
Примерно до
- 6.00 мы не видели света. Крепость была объята огнём - горел камень, горела земля, горело железо, горели люди. Арт[иллерийская] подготовка утихла, мы находились в центре крепости, как называлии красное кольцо. Над [так в оригинале; следует читать «Под»] стенами стпяла колонна автомашин, здесь находился авто[мобильный] батальон, и все машины были объяты пламенем. Когда немного рассеялся дым, была подана команда «К оружию!». Первым долгом дан был приказ не допустить [врагу] занять плацдарм на берегу западной стороны. Громкое «Ура!» понеслось по крепости, но долго продержаться на берегу было нельзя – немцы с противоположного берега открыли ураганныйм огонь прямой наводкой, и нам пришлось отступить вовнутрь крепости, но мы не жалели [об этом] – груды фашистов нашли себе смерть на нашем берегу.
После этого – а это было примеро часов в 10 утра или в одиннадцать – было решено прорваться из крепости. Сделав несколько атак в сторону Северных ворот, мы поняли, что крепость окружена, город занят, и, чтобы не терять людей – ибо при контратаках мы потеряли большое количество людей – и дан был приказ прекратить контратаки и перейти к обороне. Об выходе из крепости нечего было и думать, приходилось в таких условиях подготавливать место для обороны. Люди собирались с разных полков, и понять, где командир и где рядовой боец, нельзя было – большинство были раздеты. Правда, первый день не разочаровал нас, а именно подбодрил, ибо тремя атаками мы заставили противника отступить, а этим подняли дух защитников.
С грустью я узнал о трагической смерти полковника Матвеева. 1-я рота 44-го [стрелкового] полка была скомплектована из лиц, которые имели 10-классное образование и по окончании службы получали звание мл[адших] лейтенантов запаса. Эта рота вместе с нами не находилась, а разместилась сразу у выхода [из] Северных ворот, при входе из города в крепость с правой стороны. При нападении на крепость, рота в боевом порядке вышла из Северных ворот и вместе, т[о] е[сть] под командованием [так в оригинале] полковника Матвеева заняла оборону вблизи крепости. Но видя, что враги заняли горол, начали подступать к крепости, чтобы занять Северные ворота, обсудив сложившуюся обстановку, полковник приказал отступить в крепость и оборонять Северные ворота. Конечно, преимущество в отражении атак [перед] немцами было на стороне защитников крепости. Тогда немец[кое] командование решило двинуиь на прорыв танки, снабжённые огнемётами (замечу, что позже, когда в крепость вошли танки, они действовали только огнемётами). Первый танк был подорван в нескольких метрах от ворот, положение стало критическим, нужно было во что бы то ни стало задержать наступление и прорыв танков в крепость. Не долго думая, полковник Матвеев пропустил второй танк в туннель Северных ворот и со связкой гранат бросился под танк – он погиб и погиб славно, но зато Северные ворота были спасены – великое дело! Жаль было лишиться такого командира, но его поступок сделал большое дело в дальнейшей обороне. Мы дали клятву отомстить за него. Я бы хотел, чтобы диктор назвал в прологе фильма фамилию полковника Матвеева, ибо он должен наряду с другими героями, попасть в списки истории бессмертных героев [так в оригинале].
Первый день подходил к концу, картина обстановки в крепости не весьма была хороша [так в оригинале] - люди смешались, стали действовать по-одиночке или группами без всякого рукводства. Этого допускать нельзя было, нужен был руководитель, но скажу правду, что офицеров среди нас не было. Я знал, что должен же быть в крепости полковой комиссар Фомин – он в субботу был дежурный по гарнизону, вечером видел мл[адшего] воентехника Кудрявцева, но их я не видел, не было в крепости ни командира [нашего] полка, ни нач[альника] бое[вого] питания, ни нач[альника] оруж[ейной] мастерской. Правда, [у] большинства офицеров и мл[адших] командиров-сверхсрочн[иков] находились семьи в г[ороде] Бресте, и они в суботу вечером, имея квартиры в городе, покинули крепость и спокойно спали, дожидаясь воскресного дня. Не было и нач[альника] штаба 44[-го] стр[елкового] полка ст[аршего] лейтенанта Семенко. Я связался с одним из командиров 333[-го] стр[елкового] полка капитаном Зубачёвым. Он занимал, т[о] е[сть] руководил обороной западной стороны крепости, т[о] е[сть] держал Западные ворота, костёл и штаб полковой армии, как мы называли «Белый дворец» [Вся фраза – так в оригинале]. (Может быть, Вы знаете, что в этом здании Ленин подписывал Брестский мир в 1918 году) Он нам дал указание собрать людей, организовать оборону, собрать оружие и привести [его] в порядок, объяснил обстановку [слово зачёркнуто] расстановку сил и приказал выделить связных, чтобы передавать боевые приказания по всей крепости. Капитан Зубчёв взял на себя командование обороной крепости.
В 18[.]00 немцы открыли ураганный огонь по крепости. Арт[иллерийская] подготовка длилась 40 минут, но нам уже было не страшно. Утренний кошмар нас уже закалил, правда, находило какое-то лихорадочное состояние, зубы стучали, выбивая дробь, но это было просто нервное состояние. Немцы, видимо, не жалели ни мин, ни снарядов, с воздуха летели баки, видимо, наполненные горючим веществом. Казалось, что ты находишься не на земле, а на каком-то плоту, и волны как будто хотели опустить в бездну и поглотить всё, что находилось на нём, но и это испытание мы выдержали.
Спускались сумерки. Пришлось с большими трудностями собрать оружие и привести в порядок людей. Мне пришла мысль улучшить связь с помещениями подковообразной крепости [так в оригинале], а поэтому, собрав людей (замечу, что в крепости были рабочие батальоны из тех лиц, которые не служили в армии – большинство из района Бреста обл. [так в оригинале], оружием не владели и вообще мне не нравилось их моральное состочние), и вот я их заставил делать, можно сказать, хоз[яйственную] работу. Первым долгом [я] приказал прорубить проходы внутри стен, чтобы дать возможность, не выходя наружу, иметь связь и, можно сказать, глаз за другими помещениями, [а,] во-вторых, заделать пробоины в стенах. Остальным бойцам было приказано занять оборону и знать своё место и свои обязанности. Но патриоту в таких случаях мораль не нужна. Каждый осознал, что враг силён, обманным путём начал вероломную войну, и все, кто мог держать оружие, включая женщин и детей, поднялись на борьбу с врагом. Нельзя описать, с какой отвагой и решимостью взялись защитники за оборону. Силы были неравные, но мужество и моральное состояни защитников было куда сильнее врага, это мужество и бесстрашие почувствовалиим фашисты, когда была отбита первая атака и когда мы перешли в контрнаступление.
Настала ночь. Выстрелы не прекращались. Зелёные цепочки трасирующих пуль нарушили тишину, горел склад О.В.С. [обозно-вещевого снабжения]. Нужно было думать, чем кормить людей, чем поить их, где доставать боеприпасы. Но главная мысль – это боеприпасы. Вот когда вспомнились блиндажи с боеприпасами. Я нахожу, что это было ПРЕДАТЕЛЬСТВО [слово выделено в оригинале заглавными буквами], и, если бы в тот момент [рядом со мной] был [тот] человек, который приказал это сделать, я бы его расстрелял. Поймите, мы остались без патронов, снарядов, мин, гранат, запалов, без винтовок трёхлинейных, без пулемётов «Максим». Но знайте, что даже очутившись в таком критическом положении, мы духом не упали, мы не собирались сдавать крепость. Клятва была дана «Умрём, но из крепости не уйдём!». Эти слова были написаны штыками на одной из стен крепости. Правда, до слёз было обидно, страшно было смотреть на искорёженную технику, развалины, убитых, умирающих и раненых. Страшно вспомнить вид ст[аршего] сержанта Григоряна из 132[-го] погран[ичного] отряда [так в оригинале], всего обожжённого, с безумными глазами, [его] грудь в нескольких местах [была] прострелена. Страшно было смотреть и на одну из жён командиров, лежащую в постели, и все [её] внутренности свисали на пол и она блуждающими глазами смотрела, как бы прося о помощи, а рядом с ней у кровати заливалась слезами и крича «Мама, мама!», рыдала девочка лет 4 – 5. А случай, когда мы пошли на прорыв: выскочила женщина с ребёнком в руках и, держа за руку мальчика лет семи, в безумстве, в трусах и бюстгальтере, она не своим голосом закричала «что наши, наши» [так в оригинале] и побежала вместе с нами по бровке реки Мухавец, и какая-то тварь нажала спусковой крючок пулемёта, [и этот] гад, не посмотрев, что это – женщина с 2-мя детьми, оборвал её жизнь, и мутные воды Мухавца поглотили и мать, и двух детей. Нет, мы не имели права сдавать крепость. Мы должны были мстить, до последней капли крови, до последнего патрона. Правда, у нас была надежда, что через несколько дней наша армия отбросит врага… И вот с такой надеждой прошли все 24 героических дня.
Замечу, что в запасе у нас были 4 котла воды – это повара, закипятив воду для супа, не успели засыпать [её] крупами, как начался обстрел крепости, но ввиду того, что ещё можно было брать воду из Мухавца, я поставил часовых у котлов, что в будущем нас спасло. Правда, приходилось и так, что боец, умирая, просил воды, и мы с болью в сердце не давали [ему] пить, ибо давали тем, кто ранен, но мог держать винтовку или лежать у пулемёта. Глоток воды считался высокой наградой, несмотря на то, что в 5 – 6 метрах от стен протекала река Мухавец».
Продолжение последует, очевидно, на следующей неделе.
