23 ИЮНЯ...ОБОРОНА.
Думается в течении дня Бытко и курсанты ожидали прихода своих войск с востока, терпеливо выслушивая "обращения" немецких агитаторов. Весь день изматывающий артобстрел, под воздействием которого Бытко принимает решение укрыть курсантом в более надежных подвалах "Арсенала". Но необходимо решать главное - что делать дальше?...
Ленко И.М.:
"...На второй день передано по радио со стороны 125 сп, с широкого Буга в 11 часов. Кричал чисто по-русски: "Товарищи бойцы и командиры. Вы храбро защищаетесь. Вас мало, нас много. Бейте комиссаров, иначе откроем артогонь. 30 минут на размышление". Наблюдатель-корректировщик висел над железной дорогой. Я был ранен в голову и оглушен в здании солдатской кухни. Нас было человек 10-12, вели перестрелку с немцами, укрывшимися за речкой. И в это время снаряд или бомба пробил потолок и несколько человек было убито, а остальные стали глухими и в разной форме ранения...На второй день командовал начальник школы Бытко и сержант Пономаренко с нашей школы. 24 июня (прим.- 23 июня) он застрелился из пистолета, сам он из Киевской области. Это было возле расположения 333 сп. В 333 сп мы ушли по приказу Бытко...".
Маренин А.И.:
"...Мы дали друг другу клятву держаться до последнего патрона. Эту клятву мы выполнили. Патронов действительно с каждым днем оставалось все меньше, а фашисты, словно почувствовав это, развернули наглую пропаганду. В громкоговорители они на чистом русском языке призывали нас сдаться, гарантировали жизнь и всякие блага. Мы в ответ каждый раз выставляли на штыках винтовок красные флажки, которые приводили фрицев в ярость...".
Байбеков А.С.:
"...Наше положение было трудным. От пылающих зданий исходили жар и чад. Все мы умирали от жажды. Мы видели воду в десяти метрах от себя, и зто было особенно мучительно. К тому же мы были голодны. По неосторожности мы съели много сахара и вскоре жажда начала томить так, что нам казалось, будто все внутри горит огнем. К дыму и жару, душившим нас, прибавился смрад начавших разлагаться конских и людских трупов. От жажды дошло до того, что люди стали впадать в обморочное состояние. Решили бросить жребий: кому вечером, рискуя жизнью, выйти из окон в нижнем этаже на кромку берега, проползти по ней 5-6 метров, спуститься до реки, набрать воды и вернуться. Всю предыдущую ночь над берегом висели немецкие осветительные ракеты. Нас зорко стерегли чтобы замучить жаждой и заставить сдаться. Я, Зацепин, Ваха, Гаерханов и красноармеец из моего расчета (был с нами и пятый (прим.- Алтунбаев)) бросили жребий. Он выпал на меня. Я отнесся к этому спокойно, так как и без того все время думал о том, что мне нужно идти за водой и что, может быть, этот день последний в моей жизни. А с предпостья у Белостокских ворот, где мой пулемет положил десятки фашистских разбойников, еще с утра доносились нудные стоны и мольбы раненого немца, лежавшего, по-видимому, с перебитыми ногами: "Вассер... вассер...". Я встрепенулся. "А что, если сейчас попробовать пойти за водой? Ведь риск что ночью, что днем почти одинаковый". Я решил ползком добраться до этого немца. Взял брезентовое ведро, спустился на первый этаж, вылез из окна и подполз к раненому немцу. Показывая раненому на ведро, я жестами объяснил, что пойду за водой и напою его. Только пусть крикнет лежащим на противоположном берегу немцам, чтобы в меня не стреляли. Немец сразу понял, приподнялся на локте и что-то стал кричать. Потом обратился ко мне и, взмахнув в сторону реки, что-то сказал. Я снял с немца каску, взял свое ведро и пошел по откосу вниз. Сердце колотилось у меня в груди, как у птички, попавшей в западню. С другого берега на меня смотрели десятки фашистских глаз. А раненый немец сверху продолжал кричать, чтобы меня не трогали. Прежде всего я зачерпнул в каску воды и напился так что дышать стало трудно. Потом набрал воды в брезентовое ведро и каску, поднялся на кромку берега и вдосталь напоил немца. До стены казармы от немца было метров пять. И это расстояние надо было пройти с ведром воды! И надо влезть в окно! Я подсел к немцу, раненному, по-видимому, мной же, и осмотрел рану. Была, вероятно, раздроблена бедренная кость. Достал я из сумки немца индивидуальный пакет и кое-как перевязал рану. Немец благодарил. Потом долил в его каску воды, поставил ее около головы. Потом махнул ему рукой, давая знать, что ухожу. Неторопливо подошел к зияющему в широкой стене оконному проему. Никто не стрелял в меня. Расчет встретил мое возвращение криками ликования. Все напились, долили воды в кожух водного охлаждения пулемета. Оставшуюся воду, почти полведра, снесли бойцам соседнего расчета, где первым номером был ингуш. Теперь можно было воевать...".
курсанты Зацепин Николай Иванович и Скворцов Яков Афанасьевич
Карпуша И.А.:
"...Наша школа держала оборону земляного вала крепости со стороны реки Буг до 23 июня. Под натиском фашистов мы отступили в расположение школы с большими потерями...".
Волович В.С.:
"...Фашисты после каждой неудачи усиливали огонь и тогда старший лейтенант Бытко приказал перебраться в более безопасное место. Отступление, которое началось приблизительно в 2-3 часа дня, окончилось около 8-9 часов вечера. Оно было тяжелым, так как только около 40 метров мы пробирались по комнатам крепости (казармам), остальное расстояние вперебежку совершали то по внутренней, то по наружной стороне под стенами. Били гитлеровские пулеметы с костела и с правой стороны реки Мухавец...".
младший лейтенант Сгибнев Иван Васильевич
Котолупенко Я.И.:
"...Вскоре появляется один младший лейтенант, мне кажется, что нашего полка, фамилию его не помню, такой блондинчик, курносенький, вот забыл фамилию (прим.- Сгибнев), и вот он организовывает оборону от полковой школы. У нас, значит,было два склада – продовольственный и вещевой склад, склад НЗ начсостава – там обмундирование было. Так вот организовывает оборону. Меня назначили старшим, дают группу бойцов. Держать оборону мы должны были в направлении моста через Буг на Тересполь. В это время немцы открыли артиллерийский огонь – бьют с тяжёлой артиллерии то по зданиям, то по двору крепости, но бомбы падают в реку Мухавец. В тот момент, когда я сидел с пулемётом у окна, в направлении железнодорожного моста ударил снаряд, с чего стреляли – не знаю – то ли с миномёта, то ли с тяжёлой артиллерии. Около окна был тогда младший лейтенант, фамилии не помню. То ли воздухом, то ли отвалился потолок, но нас отбросило, отовсюду летят кирпичи. Когда схватились, то не получили особых повреждений, я отделался небольшой царапиной на руке. Отряхнулись от пыли, но стрелять нечем было – пулемёт отказал, был капризный, чуть попадает малейшая песчинка – так и отказывает, а разбирать и ремонтировать невозможно было. Я взял себе снайперскую винтовку. Вышли мы из этого здания. И вообще в этом районе мы держали оборону, не помню точно, но, кажется, дня 4 (прим.- 2 дня). Кушать, пить нечего было. В нашем распоряжении было больше ста человек, но точно не могу сказать, так как здание большое, много комнат, много ходов, так что трудно установить. Мы держались в этом районе и дальше. А уже когда невозможно было оставаться, начался валиться потолок, верхний этаж был разбит, остался только нижний этаж, мы чувствовали, что оставаться бесполезно. Мы были сильно измотаны – не спали, не кушали и всё время были в напряжённом состоянии. Нас ещё выручало одно обстоятельство. В нашем полку была кухня. Были приготовлены котлы, налиты водой для приготовления завтрака, были различные концентраты на кухне, сухари, добыли немного сахару, так вот, посмокаешь этот сахарок, запьёшь водой с котлов, а вода уже была несвежая. Я оттуда ушёл 9 – 10 июля (прим.- 23 июня), когда прорвалась оборона. Мы ушли с подземного хода. Получилось так, что мы не имели руководства, командования. Перед самым началом войны к нам прибыло пополнение командного состава с Ленинградского пехотного училища – так примерно за неделю до начала войны. Эти молодые товарищи ещё не знали жизни. Тоже напугались, посрывали с себя всякие знаки отличия офицерские. А вот кадровые командиры батальонов, рот – те жили на частных квартирах в городе. 23 июня немцы поставили репродукторы и говорили по радио, что, мол, товарищи бойцы, командиры, политработники, сдавайтесь, ваши войска заброшены на восток, подкрепления не будет. В случае, если вы не сдадитесь, будете перемешаны с землёй. Спрашивается, как ты будешь сдаваться, не скажешь, что иду в плен. Тем более, дал присягу, пока все патроны не израсходовались, а последний уже себе. Вообще не сдавались. Когда чувствуем, что безнадёжно сидеть в этом здании, так как он всё время бьёт с тяжёлой артиллерии, стены ходуном ходят, тогда мы только стали уходить. С нами был командир. Давно это было, фамилию не помню. Когда мы покинули здание полковой школы, то стали перебираться подземным ходом, под зданием, которое было в расположении 330 стрелковой роты (прим.- 333 сп). Находясь в подземных помещениях, у нас было тяжёлое положение – нечего было есть, пить. В подземном ходу находилось, по-моему, несколько сот человек. В этом же подземелье находились и пленные немцы – безоружные. И вот до чего мы дошли. Во время бомбёжки крепости погибло много лошадей, от жары эти убитые лошади вздулись. Я сам ночью выходил и отрезал кусок, который помягче, и с этим куском отправлялся в подземный ход. В подземелье была вода грязная, так вот, этой водичкой промоешь и кушаешь в сыром виде, жуёшь, жуёшь, сплёвываешь без конца пену, а когда становится мягкое, как вата, сплёвываешь, а кто так называемое мясо проглатывал. Мы друг друга не узнавали, в глазах было серо...".
Кузьмин А.И.:
"...На второй день войны мы также были на своих местах. В кухне 44 сп была установлена рация, пытались связаться со своими - безрезультатно. И мне помнится еще такой подвиг наших бойцов, они были из 333 полка. Трое их них вынесли миномет на середину площади между нами, зданием 333 полка и штабом 44 полка, и начали посылать мины через крыши казарм на сторону немцев, а затем ушли. Последний день больших боев в нашем районе между полковой школой и 333 сп не было. К вечеру, часам к 5, немцы объявили по радио, что если гарнизон не прекратит сопротивление, то через 15 минут проведут бомбардировку. Старший лейтенант Бытко, начальник нашей школы, разрешил нам перейти в соседние подвалы 333 полка. Мы пробрались перебежками в подвалы 333 полка. Однако здесь и решилась моя судьба. Бомбежки мы не дождались, а примерно через час, при выходе из подвала я был пленен внезапно и неожиданно для себя. Почему мы ушли в подвалы, чтобы во время бомбежки сохранить людей и раненых хотя бы от осколков. В это время были пленены и ряд командиров...".
Карпуша И.А.:
"...Утром опять оборонялись, но он уже много подтянул пехоты к Мухавцу и под вечер большими силами начал форсировать реку. И мы отступили вглубь крепости. Из расположения полковой школы мы отходили в центр крепости через плац к расположению здания связи в составе курсантов полковой школы, пограничники и с других подразделений. Но фашисты наступали и окружили нас. Уйти некуда было. Мы оборонялись, но силы были наши неравные, нас было мало. У нас гранат уже не было, только винтовки и патроны. Он нас забрасывал гранатами. Здесь же находились женщины и дети. Выхода больше нам не было. Тогда старший лейтенант Бытко сказал, выйдем и сдадимся в плен, погибнем мы, но сохраним жизнь матерям и детям, он их тогда не тронет и не будет забрасывать гранатами, так как отстреливаться никто не будет. Приказал разобрать винтовки по частям и разбросать, чтобы боевое оружие не попало фашистам целое. Мы вышли и были пленены. И какого числа это было – не помню, так как тогда дни и ночи некогда было считать...".
Шкирник И.Д.:
"...Утром 23 июня я вернулся в свою полковую школу и увидел начальника школы Бытко. Правда он нас немного поругал, но я ему объяснил и показал место где находился и что делал. В дальнейшем мы приняли решение, Карпуша И.А. и Мищенко С.С., отступать по мосту, но мост был под сильным пулеметным огнем немцев. Дальше я например хотел переплыть реку Мухавец, но в это время кто-то из солдат, вышедших из западных ворот, крикнул нам, чтобы мы (сколько нас тут находилось) шли к нему. Мы думали, что подана такая команда, а когда войдя уже в ворота, я увидел бесчисленную толпу наших солдат, окруженных немцами с автоматами в руках. Так произошло пленение...".
Васин В.К.:
"...Наши казармы были почти полностью разрушены, после бомбежек оставались кое-где выступы стен с нависшими сводами потолка, где приходилось укрываться от пуль и снарядов и продолжать борьбу. Бойцов оставалось в строю мало. Раненые были завалены кирпичами после большой бомбежки. Я был по расчету 3 номер пулеметчик-станкист, т.е. подносчик, где мне приходилось из-под руин доставать боеприпасы и воду, и перевязывать раненых. Наш пулемет 2 отделения оставался один, из которого мы с Кротовым Иваном вели последнюю оборону по врагу. У нас оставалась последняя лента и та неполная. Нас фашисты нащупали и обстреляли минометным огнем. Сзади нас разорвалась тяжелая мина и нас обоих тяжело ранило (меня в правую грудь и левую ногу) и засыпало грудой кирпичей вместе с пулеметом. Несколько минут я находился без сознания. После ранения не помню как я очутился в плену...".
Гутников В.М.:
"...Командир нашего 3 взвода прибыл к нам с училища перед самой войной (прим.- Кичигин). Был очень молоденький. 22 июня он нами командовал, а 23 июня его тяжело ранило разрывной пулей в грудь. Курсанты опустили в подвал полковой школы, где находились раненые, женщины и дети...27 июня (прим.- 23 июня) в 19 часов в районе полковой школы были яростные атаки. Немцы выжигали нас огнеметами, бомбили нас, забрасывали артиллерийскими обстрелами. У нас были винтовки и ручные пулеметы, которыми мы пробивались, хотели соединиться с другими частями гарнизона. В плен я попал 27 июня (прим.- согласно карты военнопленного пленен 23 июня) в 19 часов на территории полковой школы. Так как мне сильно ушибло обвалом здания левую ногу и я не мог передвигаться, а защищаться у меня вышли патроны...".
Ермаков Г.П.:
"...В живых осталось лишь 7 человек. Вечером к нам присоединились бойцы из других частей. Было решено во что бы то ни стало прорваться через реку Буг. Контуженного и обессиленного меня захватили фашисты в плен и отправили в лагерь Белая Подляска...".
Кобзарев М.И.:
"...Потом меня с другими тяжелоранеными перетащили в полковую школу. Там сослуживцы-семипалатинцы тоже спрашивали через простыню: "Миша,ты живой?". Потом мне рассказали, что начальник полковой школы Бытко по Мухавцу приплыл из Бреста в крепость, чтобы спасти своих бывших курсантов. Немцы его не заметили, и теперь он знает проходы и может вывести из Цитадели таким же путем целую группу бойцов. Решили дождаться ночи, чтобы идти на тихий прорыв. А я не то что плавать - ходить не мог. И такая от своей беспомощности взяла меня за горло тоска-кручина, что хоть стреляйся. А тут и желающий пустить мне пулю в лоб появился. Это был Иван Пономаренко, командир отделения. "Давай, Михаил, я тебя застрелю и сам потом застрелюсь" - сказал он. Я ему ответил: "Ты на меня пулю не трать - я и так уже не жилец. А сам - как хочешь". Через несколько минут Пономаренко застрелился...".
Демин С.Т.:
"...В тот роковой, последний для меня день нашей трагической «эпопеи» (прим.- пленен 23 июня) я заметил, что Бытко хочет уединиться. Мы решили не допустить, не дать возможности покончить ему с собой, так как это могло плохо подействовать на боевой дух бойцов. Поэтому стали следить за ним. К этому времени у нас совсем не было патронов. Даже к пистолетам "ТТ" их не хватало; у Бытко, вооруженного револьвером "Наган", оставалось два патрона. Гитлеровцы, воспользовавшись длительным молчанием на нашем участке, подойдя к окнам, стали выкрикивать: "Рус, сдавайся!". Бытко стоял у окна, выходившего на реку Мухавец, он сказал: "Ну, немец, хотел я себя, да передумал, придется тебя". И в тот же момент прозвучали два выстрела, гитлеровец упал и покатился под откос. При этом Бытко сказал: "Умру бесславно, но знаю, что и от моей руки не один фашист остался здесь навсегда". Позднее он погиб при побеге из плена...".
Бессонов А.П.:
"...Все мы изменились, но особенно неузнаваемым стал Бытко. Мрачный, ко всему безучастный, он целыми часами мог просидеть, прислонившись к стене и уставившись в одну точку. Только в момент непосредственной опасности он преображался. В глазах зажигался острый блеск, и мы снова слышали голос прежнего нашего "бати". После отражения одной из атак я заметил, что он ведет себя как-то подозрительно. Сидя в сторонке от нас, он вынул револьвер и стал крутить барабан, выталкивая из него стреляные гильзы. Потом подержал в руке, как бы взвешивая последний неизрасходованный патрон, и вновь загнал его в отверстие барабана. Придерживаясь от слабости за стену, он поднялся и долгим взглядом, от которого мне стало не по себе, стал смотреть на каждого из бойцов, словно молча с нами прощался. Затем, отвернувшись, тихо побрел в соседний отсек. Он шел, опустив голову, минуя отсек за отсеком. У склада с овсом остановился, постоял, как бы в раздумье, потом, утопая по щиколотку в зерне, стал по нему взбираться наверх. Я его нагнал. "Василий Иванович, что вы делаете?" - закричал я, видя, что он вытаскивает из кармана наган. "Все земляк. Кончено. Что можно было - все сделано. Вот, последняя осталась - это для себя: к фашистам на каторгу я не ходок" - устало ответил он и покачал головой. Но я не отходил от Бытко. Держа его крепко за руку, я повторял все время одну и ту же фразу: "А мы-то как? Мы-то? А нас на каторгу можно?". Бытко молча стоял передо мной, и я увидел, что взор его перестал быть безучастным. Что-то вроде растерянности мелькнуло в его серых глазах. Только сейчас, видно, он по-настоящему понял, что задуманное им самоубийство - это бегство, дезертирство, что это удар в спину вверенных ему солдат. Он глубоко вздохнул, положил мне руку на плечо и сказал: "Пошли". Когда мы подходили к нашему расположению, он, приподняв палец, приложил его к губам. Я утвердительно кивнул головой. Молчаливый уговор не предавать этот случай огласке был заключен...".