Крахмалев Роман Феофанович в воспоминаниях Четверухиной ВА?
Многое конечно спутано: его имя и отчество, Брянск- к которому он не имеет отношения.
Но совпадают возраст и дата пленения 24 июня.Может речь о нем, а может память подводит Четверухину ВА и речь идет о совсем другом человеке (поэтому до конца не верится с опознанием фото Львовой-Цельдият).
"...Вымотанная до изнеможения, я отправилась в свое неврологическое отделение. Когда я поднималась по лестнице, у меня закружилась голова, потемнело в глазах и подступила тошнота. «Что со мной? Не упасть бы мне». — подумала я. Присев на ступень, я вспомнила, что с утра ничего не ела. А день был тяжелым и напряженным, ведь я не только занималась отправлением в тыл раненых пограничников, но еще вместе с фельдшерами готовила шины, укомплектовывала сумки и ящики скорой помощи. С трудом поднявшись на свой этаж, я отправилась к себе в нервное отделение. Здесь у меня оставался, как я уже говорила, всего один больной, старший лейтенант Крахмалев с обострением пояснично-крестцового радикулита. Он не захотел отправляться в тыл, мотивируя свой отказ тем, что есть более нуждающиеся в эвакуации. Войдя в палату и тяжело опустившись на стул, я попросила Крахмалева дать мне стакан воды. И только после того, как выпила почти целый стакан, я пришла в себя.
— Что, Валентина, я вижу, вы совсем замотались? — спросил лейтенант.
— Немного есть, — вяло улыбнулась я. Этот уже немолодой человек в звании лейтенанта, несмотря на свою болезнь, сопровождающуюся острыми болями, никогда не падал духом. За это его все и любили. Выпускник Ленинградского инженерно-строительного института, он в числе других ленинградцев был направлен в Брест укреплять границы. Вот и все, что я знала о нем. Я подошла к нему. В сгустившихся сумерках, слегка опираясь на палку, пригнувшись, он уже не казался таким высоким. Мы стояли рядом у раскрытого окна и смотрели на быстро бегущие облака и качающиеся деревья.
— А ведь в воздухе пахнет грозой! — прервал он тишину.
В палате стало темно, и я выключила свет.
— Так почему же вы, Александр Борисович, не эвакуировались хотя бы с последней машиной?
— Во-первых, я не думал, что рейс будет последним. А теперь куда и на чем ехать? — и осторожно, усевшись на край кровати, он попросил: — с вашего разрешения я закурю?
— Пожалуйста, ради бога, — поспешно ответила я.
— Брянск, где я живу, отсюда далеко, — задумавшись, продолжил он, — там у меня осталась жена, тоже медик, как и вы, работает медсестрой в больнице, и сын Юрий.
— Так сколько же лет ему, вашему Юрию? — поинтересовалась я.
— Десять лет. Я с опозданием закончил институт. Моим сокурсникам по двадцать два-двацать три года, а мне уже тридцать. Семья. Надо было работать, помогать. Жена тоже училась. Сюда, вы уже знаете, я был прикомандирован к тридцать третьему инженерно-строительному полку. Мы строили укрепления по всей границе; Брест, Лида, Гродно, Белосток. Строили в любую погоду. На этой работе меня и прихватило. Не повезло. Наверное, вам известно, что на этом участке фортификационными работами руководил генерал Карбышев?
— Да, это мне известно.
— Мои товарищи стоят здесь неподалеку, — продолжал он, — так что мое место здесь. Жаль только, что можем не успеть, — тихо закончил он. Я молчала. — Да что там говорить, чему быть, того не миновать. Угощайтесь-ка лучше конфетами.— И, открыв тумбочку, он достал кулек конфет. — Досадно, что у меня оружия нет. У нас его отобрали, а у вас, я смотрю, осталось.
— Да, оставили, — почему-то солгала я. — Напрасно вы волнуетесь, Александр Борисович, ведь сейчас еще не ночь. Давайте лучше ваши конфеты, — и я, отстегнув кобуру, бросила в нее несколько штук «Эльбруса».
Крахмалев, увидев пустую кобуру, вопросительно и вместе с тем осуждающе вскинул глаза:
— А где же ваш пистолет?
— Не надо об этом, — нехотя ответила я, — вчера приказали сдать.
Крахмалев чуть не подскочил на кровати.
— Ну и ну! Черт бы все побрал на свете! Расскажите-ка, расскажите, — оживился он и, быстро встав, поморщился от боли.
Но я не успела ответить. Неожиданно погас свет. Стало совершенно темно. Слышно было, как забегали внизу, захлопали дверьми. За окном была непроглядная темень. Мне стало не по себе. Вскоре свет появился снова и опять исчез. Это продолжалось неоднократно, причем ритмично.
— Это уже не похоже на сигнализацию, — с тревогой заметила я.
— Она и есть, — глухим голосом проговорил Крахмалев.
Света долго не было. В палате и за окном уже ничего нельзя было различить. Неожиданно налетевший ветер рванул оконную раму, сгорбилась парусом занавеска, зазвенели разбитые стекла. И снова наступила гнетущая, наваливающаяся тишина. Стало жутко... Снова появился тусклый мерцающий свет. Но говорить уже ни о чем не хотелось. И я, помахав рукой Крахмалеву, быстро спустилась вниз..."
"...Наконец уже глубокой ночью возвратился наш начальник и, кто бы мог подумать, с моим больным лейтенантом Крахмалевым.
— Александр Борисович?! Вы живы?
— Да, как видите. — И он рассказал о невероятных приключениях с ним. — Когда началась бомбежка, я попытался спуститься на первый этаж, но не успел: рядом разорвался снаряд, и взрывной волной меня отнесло к стене, а кровать и тумбочку к противоположной стене. Я успел схватить с тумбочки часы, вот они, целехоньки, ходят. — Он устало прислонился к стене.
В это время Маслов делил детям добытые им в госпитальной грязные помои, оставшиеся от мытья посуды:
— Только детям, — говорил он, — вот еще два сырых яйца, больше ничего не смог, — продолжал он, отдавая одно яйцо роженице. «А сами-то они, видать, даже попить не смогли, вишь как у них провалились глаза и щеки», — подумала я. Да и за эти продукты начальник госпиталя чуть не лишился жизни. Мало того, что полз под огнем, так когда добрался до кухни и подошел к шкафу, где хранились продукты, его кто-то схватил за горло и чуть не задушил.
— А, гад, попался! — кричал этот кто-то.
Услышав русскую речь, он успел прохрипеть:
— Отпусти, это я, Маслов, — тогда Крахмалев разжал руки, и они бросились обнимать друг друга.
Так хотелось пить, но мы только облизывали сухие губы. Шли вторые сутки от начала войны. Сколько же еще терпеть? Дети, утолив немного жажду, стали смеяться, шутить, громко разговаривать. Напрасно мы пытались их успокоить. Вдруг над нами что-то загрохотало и с потрясающей силой взорвалось. Наш каземат затрясло как в лихорадке, земля и штукатурка посыпались с потолка. Мы все разом бросились на каменный пол, прижавшись дуг к другу.
— Вот гады! — привстал Крахмалев. — они над нами установили огневую точку, дальнебойное орудие! — и снова содрогалась вокруг нас земля. Дети было притихшие, опять заголосили и запищали.
— Тише, — прошептал Крахмалев, подойдя к самому высокому окну, — они нас обнаружили, идут. Все пропало...
Сквозь наступившую тишину послышалось шуршание песка и прекратилось. Кто-то подошел к дверям и остановился..."