Из документов, выявленных в РГАЛИ исследователем К. Б. Стрельбицким.
Архивное дело под названием «Стенограмма беседы корреспондента газеты «Крымский комсомолец» с участниками обороны Брестской крепости [красноармейцем, писарем отдела продовольственно-фуражного снабжения штаба 333-го стрелкового полка] И[льёй] А[лексеевичем]Алексеевым и [старшим сержантом, оружейным мастером 44-го полка] Я[ковом] И[вановичем] Котолупенко. Неполный текст. Машинопись. 14 декабря 1956 г[ода]»:
«Продолжение
Стенографическая запись беседы с участниками обороны Брестской крепости
в Великую Отечественную войну тов. … [так в оригинале]
гор[од] Симферополь 14 декабря 1956 года.
[Так в оригинале] …когда мы заметили появление немцев, я крикнул ребятам: «Пошли за мной!». Мы выскочили из расположения полковой школы. Я даже не обратил внимания, кто откуда выбегал (Обращается к тов[арищу] Алексееву – тоже участнику обороны: «Ты, неверно помнишь – вот здесь помещалась полковая школа, здесь – река Мухавец, и сразу за рекой Мухавец проходила дорога. Там был какой-то ров, и вот за этим рвом и залегли немцы» (Показывает на сделанной им карандашом схеме).
Те товарищи, кто не попал под обстрел, вынуждены были пойти назад, возвратившись в расположение полковой школы [так в оригинале].
Мне в то время, как оружейному мастеру, достался новый пулемёт типа «ДС», он – скорострельный, делает до 1.200 выстрелов в минуту. Я занял одно окно по направлению Бреста, и мне был виден мост. Мне также было видно, что за рекой Мухавец бегали немцы – делали перебежку.
Сижу я у пулемёта, как только кто из немцев появится, так и даю очередь. Примерно после обеда 22 июня 1941 года появился один вражеский танк (Обращается к тов[арищу] Алексееву: «Ты помнишь это здание тюрьмы?» Тов[арищ] Алексеев: «Да, помню!»). Так вот, он подошёл со стороны этого здания, подошёл к мосту повернуться. Надо учесть одно обстоятельство, что в наших танках башни поворачивающиеся, а в ихних[, немецких] танках – башни неповорачивающиеся. Так вот, этот танк поворачивается на мост, стал, стал [так в оригинале], постоял, потом пошёл на середину моста. Одно замечание: правый барьер моста был сбит ещё в 1939 году, так его и не починили, только протянули проволоку. Когда танк подошёл на середину моста, то остановился. Наблюдение велось за мостом также из здания, где был в своё время заключён Брест-Литовский мир – здание это было разрушено, но наблюдать за мостом можно было. Там, как мы потом поняли, была противотанковая пушка установлена. Она дал как очередь [так в оригинале] по этому танку, но не повредила, затем последовал второй удар противотанкового оружия [так в оригинале], танк уже находился на самой середине моста. Так и непонятно – то ли мост обрушился, то ли танк подбили, но факт тот, что танк провалился в реку Мухавец. Вскоре пришёл и второй танк, немного прошёл, разворачивается, берёт цель и прямой наводкой бьёт в окна полковой школы, пуляет несколько снарядов – не помню уже, 2 – 3. Затем доходит до этого окна, где я сижу. Я выглянул было, отставляю пулемёт в сторону и становлюсь в такое положение безопасное – отошёл в угол. Как [танк] ударил в окно (а окна у нас были с укосами), как ударил в стену, так снаряд и прошёл рикошетом, попал в комнату и не разорвался, поднялась пыль, ничего не было видно. Затем [мы] взяли этот снаряд и выбросили [его] в направлении реки, возможно, [что] он был замедленного действия. Но больше в наше окно не стреляли.
Так вот – наступление вражеских танков я наблюдал, находясь в расположении полковой школы.
Танк, который пустил снаряд в окна полковой школы, повернулся и скрылся. Я сажусь опять у окна с пулемётом и наблюдаю за перебежкой немцев за рекой Мухавец. Насчёт пулемёта, с которого я стрелял – я сам получил [его] со склада.
И вдруг ни с того, ни сего – «Бу-бу-у!» на окна, счастье, что я нажал на гашетку [так в оригинале; по смыслу пропущен предлог «не» перед словом «нажал»], в окна врываются в нательном белье несколько человек наших. Оказывается, их в нательном белье захватили немцы в здании, что в углу крепости.
Эти товарищи рассказали нам, что во время их бегства налетели как раз наши «ястребки», и завязался бой между нашими и немецкими истребителями, над крепостью завязался воздушный бой, и тогда танки перестали обстреливать и ушли, а немцы бросили пленных, и они ворвались к нам в окно. Они нам рассказывали, как их забрали немцы, почему завязался воздушный бой. Я видел, как сбитый самолёт – наш или вражеский, не знаю, чей – пошёл в направлении Тересполя (это городишко небольшой на польской территории).
Дело уже к вечеру, готовим патроны, заложили окна, двери кирпичами, чтобы прикрыться от пуль, оставили только небольшие амбразуры. Сидим тихо, и вот так после 12 [часов] – не знаю, слышал ли тов[арищ] Алексеев? (обращается к тов[арищу] Алексееву) – как ворвались немцы.
(Тов[арищ] Алексеев: «Да, слышал, совершенно верно!») Было темно во всей крепости, старались даже не курить, чтобы не было видно огонька. Но слышалась сплошная перестрелка – тот оттуда, тот оттуда, все старались не подпустить к себе врага. Пустить несколько выстрелов, а через некоторый промежуток – опять, и так до утра. Уже стало сереть. Трудно даже сказать, сколько в крепости было убитых трупов.
(Тов[арищ] Алексеев: «Да, трупов после ночи было много, страшно было смотреть. То наполовину обгоревшие, то с обгоревшими ногами, в общем, воронка на воронке, по всей крепости валялись немецкие трупы. От меня метрах в 20 подобрали забитого [так в оригинале] немца, здоровенного дядьку, у него под рукой была папка с какими-то документами»)
Смотрим – по другим воронкам появляются каски немецкие [так в оригинале]. Ну, что же: позабирали у них ранцы, а там был шоколад, сухари, табак. А нам-то кушать нечего, проголодались.
Это уже было на территории крепости. Откуда ворвались немцы? Мы предполагаем, что со стороны автороты. Какими путями – не могу сказать. Сколько забрали немцев в плен – не помню, но только знаю, что их отправили в расположение 333[-го стрелкового] полка, там было такое здание, 2-х или 3-х этажное здание – туда их и поместили.
Вскоре появляется один младший лейтенант, мне кажется, что нашего полка, фамилию его не помню, такой блондинчик, курносенький, вот забыл фамилию, и вот он организовывает оборону от полковой школы. У нас, значит, было два склада – продовольственный и вещевой склад, склад НЗ [неприкосновенного запаса для] нач[альствующего] состава – там обмундирование было. Так вот организовывает [этот младший лейтенант] оборону. Меня назначили старшим, дают группу бойцов. Держать оборону мы должны были в направлении моста через Буг на Тересполь. В это время немцы открыли артиллерийский огонь – бьют с тяжёлой артиллерии то по зданиям, то по двору крепости, но бомбы [так в оригинале] падают в реку Мухавец.
В тот момент, когда я сидел с пулемётом у окна, в направлении железнодорожного моста ударил снаряд, с чего стреляли – не знаю – то ли с миномёта, то ли с тяжёлой артиллерии. Около окна был тогда младший лейтенант, фамилии не помню. То ли воздухом, то ли отвалился потолок, но нас отбросило, отовсюду летят кирпичи. Когда схватились [так в оригинале; по смыслу следует читать «очнулись»], то не получили особых повреждений, я отделался небольшой царапиной на руке (вот здесь след – показывает). Отряхнулись от пыли, но стрелять нечем было – пулемёт отказал, был капризный, чуть попадает малейшая песчинка – так и отказывает, а разбирать и ремонтировать невозможно было. Я взял себе снайперскую винтовку.
Вышли мы из этого здания. И вообще в этом районе мы держали оборону, не помню точно, но, кажется, дня 4. Кушать, пить нечего было.
В нашем распоряжении было больше ста человек, но точно не могу сказать, так как здание большое, много комнат, много ходов, так что трудно установить.
(Тов[арищ] Алексеев: «Пробить прочную оборону трудно было: учтите, что стены крепости были двухметровой толщины».)
Мы держались в этом районе и дальше. А уже когда невозможно было оставаться, начался валиться потолок, верхний этаж был разбит, остался только нижний этаж, мы чувствовали, что оставаться бесполезно. Мы были сильно измотаны – не спали, не кушали и всё время были в напряжённом состоянии.
Нас ещё выручало одно обстоятельство. В нашем полку была кухня. Были приготовлены котлы, налиты водой для приготовления завтрака, были различные концентраты на кухне, сухари, добыли немного сахару, так вот, посмокаешь [так в оригинале] этот сахарок, запьёшь водой с котлов, а вода уже была несвежая.
Я оттуда ушёл 9 – 10 июля, когда прорвалась оборона. Мы ушли с подземного хода.
Получилось так, что мы не имели руководства, командования. Перед самым началом войны к нам прибыло пополнение командного состава с Ленинградского пехотного училища – так примерно за неделю до начала войны. Эти молодые товарищи ещё не знали жизни. Тоже напугались, посрывали с себя всякие знаки отличия офицерские. А вот кадровые командиры батальонов, рот – те жили на частных квартирах в городе.
23 июня немцы поставили репродукторы и говорили по радио, что, мол, товарищи бойцы, командиры, политработники, сдавайтесь, ваши войска заброшены [так в оригинале; следует читать «отброшены»] на восток, подкрепления не будет. В случае, если вы не сдадитесь, будете перемешаны с землёй.
Спрашивается, как ты будешь сдаваться, не скажешь, что иду в плен. Тем более, дал присягу, пока все патроны не израсходовались, а последний уже себе [весь абзац - так в оригинале].
Вообще не сдавались. Когда чувствуем, что безнадёжно сидеть в этом здании, так как он[, немец] всё время бьёт с тяжёлой артиллерии, стены ходуном ходят, тогда мы только стали уходить. С нами был командир. Давно это было, фамилию не помню.
(Тов[арищ] Алексеев: «Я тоже вот своих не помню, ни командира батальона, ни командира роты. 3-й роты [командира] была фамилия Власенко, а второй роты – Алексеенко».)
Когда мы покинули здание полковой школы, то стали перебираться подземным ходом, под зданием, которое было в расположении 330[-й] стрелковой роты [так в оригинале]. И там я узнал, что командир полка-44 майор Гаврилов жив. Между прочим, тов[арищ] Гаврилов сейчас живёт в Краснодаре, уже на пенсии.
Лично я тов[арища] Гаврилова не видел, говорили, что он командует обороной, но где – не видел, не было твёрдого руководства. Находясь в подземных помещениях, у нас было тяжёлое положение – нечего было есть, пить. В подземном ходу находилось, по-моему, несколько сот человек. В этом же подземелье находились и пленные немцы – безоружные.
И вот до чего мы дошли. Во время бомбёжки крепости погибло много лошадей, от жары эти убитые лошади вздулись. Я сам ночью выходил и отрезал кусок, который помягче, и с этим куском отправлялся в подземный ход. В подземелье была вода грязная, так вот, этой водичкой промоешь и кушаешь в сыром виде, жуёшь, жуёшь, сплёвываешь без конца пену, а когда [мясо] становится мягкое, как вата, сплёвываешь, а кто[-то это] так называемое мясо проглатывал. Мы друг друга не узнавали, в глазах было серо.
Как-то появился старшина и говорит: «Ребята, майор Гаврилов покончил жизнь самоубийством!». Это было числа 9 – 10 июля.
Мы в подземелье жили дней 9 – 10. Тогда младший лейтенант нам говорит: «Дело плохо, надо во чтобы то ни стало прорываться, а у нас и боеприпасов нет, только, спасая свою жизнь, надо прорываться!». И вот мы пошли прорываться.
(Обращается к тов[арищу] Алексееву: «Ты вот эти места, наверное, помнишь: вот здание, где были подземные ходы, а здесь был погран[ичный] отряд, здесь жили семьи погран-отрядчиков [так в оригинале; следует читать «пограничников»], здесь была пекарня, электростанция, которую разрушили». Тов[арищ] Алексеев: «Помню»), затем был мост, который разрушили ещё в 1939 году, а когда мы проходили, то были камни, вода, грязно, а подняться на место моста нельзя, там были камни».)
Мы пошли по направлению границы – на юго-запад, в направлении старого польского моста.
Прошли мы реку Мухавец, и нас никто не обстреливал. Нас шло человек 120. У нас было стремление выйти из крепости и как-нибудь обойти. Проходим дальше – полянок, лесок Ольшанка [так в оригинале], пошли болотистые места. Проходим этот лесок, идём по откосу. Между прочим, об этом месте как раз говорил писатель тов[арищ] Смирнов С.С., что здесь лежал пограничник с кучей настрелянных гильз, я лично его не видел, но был какой-то разговор, другие видели, что именно на этом месте лежал пограничник. Мы были в таком состоянии, что ко всему были безразличны.
Пошли дальше. Вдруг перед нами поднимаются две немецкие фигуры по грудь, зашли за какое-то укрытие. Мы идём как овечки, никакого оружия при нас нет. Когда увидели эти фигуры, стали придерживаться левой стороны, они открыли по нам огонь – это было на расстоянии примерно 100 метров. Мы бежать. Куда бежим – сами не знаем, а они[, немцы] были с южной стороны – с лесочка, к Бугу, не помню, уже, как мы потом к реке [выбежали], а там берег высокий, некоторые попадали без сил, не добежав до берега, то впереди, то сзади падают люди, а кто остался жив, с высоты правого берега бросились в реку Буг вплавь. Плывёшь, в воде темно, а они строчат из пулемётов по Бугу. Около меня плыл тов[арищ] Заболотный Андрей, он с деревни Ивановка Симферопольского района, его племянник – сын брата – работает со мной вместе. Смотрю, тонет тов[арищ] Заболотный, а где тут спасать? Смотрю, раз окунулся, другой и нет . Второй плыл неподалёку, сам полтавский, фамилию не помню, фотокарточка его у меня была, и этот потонул, а я сам чувствую, что воздуха не хватает, что до берега осталось метров 18, и я, помню, вздохнул и пошёл на дно; на моё счастье воды-то здесь было по грудь, и я уже не плыл, а шёл по воде.
В общем, нас на берег вышло человек 15 – 13. Уже идём лесом, а с леса выходят, помню, 7 немцев, кричат: «Русь, сдавайся!». Мы подняли руки. А они нас повели в этот лесок. Петлиц у нас не было, а у меня, помню, был значок парашютиста, бьёт меня немец по груди, я ему отдал значок, [а] он его выбросил. И вот эту небольшую группу повели лесом, посадили на понтонную лодку, перевезли через реку и доставили в какой-то Форт, там видно был штаб офицерский [так в оригинале], много машин всяких стояло. Посадили нас. Ждём, что дальше будет. Приходят два офицера, в руках – бумага, большой лист, сложенный вдвое. Посмотрел [один из них] на нас, развернул бумагу, а мне видно – ведь бумага просвечивает, а на этой бумаге все наши значки – знаки отличия, нашивки, звёздочки. Смотрят они эту бумагу, подходят, постояли и пошли, потом привели ещё группу пленных наших, но уже сухих, видимо захватили [их] до того, как попали в реку, там был и в гражданской одежде [один], так человек [в группе было примерно] 80.
И вот один из этих двух немцев, которые приходили с бумагой, спросил на чистом русском языке, обращаясь к нашим солдатам, спрашивает: «Скажите, кто ваши офицеры? Ты с какого полка?». Ответы: с 33[-го], с 84[-го] и др[угие]. А они всё добиваются, кто наши офицеры. И вот сидит один в гражданском – спрашивают его: «Вы с какого полка?», а он говорит: «Я не с полка, я приехал к брату погостить», начинаем говорить, что работает в Минске и т.д. И вот один из немцев подходит [к нему] сзади, поднимает верхнюю одежду и смотрит на нательное бельё. А офицерское бельё [сразу] видно. А потом нам говорит: «Видите, как ваши офицеры маскируются!».
Я тогда был старший сержант в спецподразделении. Было у меня хорошее обмундирование, а ещё были на кителе медные пуговицы. Думаю, сейчас придерутся, что я офицер. А сижу весь мокрый, никак не могу оторвать пуговицы, крепко пришиты. Подходит ко мне немец, закричал что-то по-немецки, а я говорю: «Не понимаю», и так он несколько раз, он меня ударил, я упал, а потом ещё ткнул ногой. А затем поставили меня в группу отобранных офицеров. Что будет – не знаем. Подходят немцы, говорят «Капут!», некоторые показывают на шею, что, мол, повесят вас. Мы понимаем, что нам добра не ждать, скорей бы, чтобы только не мучатся.
Нас продержали до захода солнца, подняли, пересчитали и в окружении конвоя повели в лагерь. Доходим до местечка Тересполя. А как раз по этой дороге шла немецкая армия, много повозок, машин, вооружения, невозможно пройти. Нас останавливают, садят [так в оригинале; следует читать «сажают на землю»]. Впереди группа офицеров, вокруг конвой. Наступает ночь, темно. Около меня товарищи сухие, сбились в кучу, а я в мокрой одежде, зуб на зуб не попадает.
Так просидели до 4-х часов утра. В 4 часа утра опять началась переброска тяжёлой артиллерии, опять невозможно пройти, опять [немец] бьёт по крепости, а мы свалились все в кучу и так перемешались. А немцы, наш конвой, перепугались, как бы мы не разбежались, опять нас построили и повели. И вот, не доходя деревни Киевцы, было одно место, там было несколько наших десятков пленных, а кругом немцы. Мы все оборванные, голодные, а некоторые из немцев бросают сухарь, на него сразу набрасываются все, начинается погоня за этим сухарём, летит сразу сто человек, а они, подлецы, наставят фотоаппараты и фотографируют. Затем нас повели в лагерь Бяла-Подляска, около речушки остановились.
Немцы купаются, а нам воды попить не дают. Крестьяне наварят картошки, принесут, а они[, немцы крестьян] к нам не подпускают. Это была польская территория. И вот нам бросают ведро сваренной картошки, сами убегают, а мы уже хватаем эту картошку, с землёй перемешанную.
Тут мы долго стояли, пришёл новый конвой, посчитали и снова повели, и так мы дошли до этого лагеря Бяла-Подляска, оставалось там километра 1,5 – 2. Опять идёт немецкая армия, опять остановка, мы уже идём по боковой дорогк, вверху нас нет.
На рассвете, так часов [в] 3 - 4, я говорю идущему рядом со мной, фамилию я его так и не запомнил: «Давай бежать!». А там, знаете, такие узкие крестьянские полоски – по 5 – 4 метра. Побежали мы в овёс вдвоём.
С этим товарищем мы в Бресте расстались. И вот так мы убежали».
