Суворов Виктор Семенович – минрота 333 сп.
Родился я 14 марта 1920 года в деревне Козья Горка Бельковского сельского совета Торопецкого района в семье крестьянина-середняка. У родителей нас было двое – я и старший брат Анатолий. В 1922 году умерла мать, а через какое-то время отец привел мачеху соседку. Она меня стала обижать, порой и била. Старший брат этого не залюбил и сказал отцу, что он ее выгонит. Так и сделал, остались мы втроем.
В 1930-ом году брат оженился и записался в колхоз. От нас он ушел, остались мы вдвоем с отцом. В 1934-ом году отец тоже записался в колхоз. Я к тому времени окончил 5 классов, и меня сразу поставили собирать молоко с населения и возить на сырзавод в деревню Шапкино. Помню, когда возвращался домой, то отовсюду слышались песни: девушки и женщины пели на работе, жить было весело, и мне это нравилось. Вскоре я бросил возить молоко и пошел трудиться вместе со всеми на самых разных работах.
В начале 1939 года я познакомился с девушкой Евгенией Васильевной из деревни Соболи, она была знатная плясунья, многим нравилась. Мы с ней дружили больше года. Когда решили пожениться, то мой отец был против, не принято это было – жениться до армии. Но старший брат меня поддержал и в сваты со мной поехал, а отец ехать отказался. 1-го мая 1940 года был праздник Пасха, тогда свадьбу и сыграли.
Прожили мы с женой вместе до 27 октября 1940 года, когда меня взяли в армию. Попал я в Белоруссию на станцию Черемха, там стоял 222 стрелковый полк. Меня зачислили в 3-й батальон в минометную роту, где я прослужил до 6 января 1941 года, потом наш батальон перевели в Брестскую крепость, в 333 стрелковый полк. Служить там мне нравилось.
В начале июня весь личный состав обрили наголо. А 20 июня наш минометный расчет во главе с сержантом отправили в полковой наряд. Я попал на кухню, чистил картошку. 21-го вечером мы вернулись из наряда, в роте никого не было: весь полк был отправлен за 30 километров на артиллерийский полигон на учения. На вечерней поверке старшина объявляет: «У нас начальства нету, мы сами хозяева – завтра спим до 7 часов, потом позавтракаем и будем отдыхать. Сейчас отбой…»
22 июня я проснулся от грохота и подумал, что это гроза. Натянул одеяло на голову и лежу, но вдруг я почувствовал запах дыма. Соскочил с койки, и все вскочили, видим, в окнах нет стекол. Тут мы с ребятами по быстрому оделись и спустились на первый этаж. Все кругом горело, дым стоял сплошной. Через какое-то время бомбежка стала стихать. Мы бросились к воротам, чтобы уйти в город, но нас обстреляли. Единственный выход из крепости был отрезан, мы повернули назад.
Три дня держали оборону. Из командования у нас был один лейтенант, дежурный по части. 25 июня он объявил: «Ребята, надо как-то пробираться к своим…» Потом скомандовал: «За мной!» Выход оставался один – только через канал, который окружал крепость. Мы бросились в воду, немцы сразу открыли огонь, и сержанта ранило в ногу. Он попросил меня перевязать ему рану, стал я перевязывать. Вдруг все стихло, и я услышал сзади лай: «Ав, ав…» Оглянулся, вижу, около нас стоят два здоровенных фашиста с автоматами, показывают: вставай! Я поднялся, один из немцев вывернул мне все карманы. Потом подошли две большие резиновые лодки, и нас перевезли на их сторону. Так мы, четверо человек, попали в плен.
Потом всех пленных погнали на запад; прошли с километр, смотрим, много наших солдат сидят, наверное, больше ста человек. Мы подошли к ним, спрашиваем: «Вы, ребята, откуда? Где наши?» Они отвечают: «Нам наших не видать, а попали мы в плен под Минском…» Рассказали они, что фашисты наступали с танками, машинами, мотоциклами, а у нас стрелять нечем, с танков сняты моторы на перечистку… Потом нас всех подняли и погнали дальше.
Шли мы долго и вот пришли в лагерь – огромный, огороженный в два ряда колючей проволокой. По периметру 4 вышки, на вышках немцы с автоматами, и кругом немцы ходят. Пробыли мы в этом лагере до заморозков – все под открытым небом, на голой земле. Кормили плохо: два раза в день баланда и 300 г. хлеба пополам с опилками. Появились вши, они даже по земле ползали. Наша братва начала помирать, каждое утро увозили мертвых. Я пробыл в этом лагере до начала холодов, когда стали оттуда людей увозить: сначала тех, что поздоровей, а потом и нас, доходяг. Я к тому времени весил 28 кг. и меня отправили в лазарет.
Лагерь, куда нас перевели, располагался в местечке Бяла-Подляска (На самом деле, как раз из Бяла-Подляски их перевели в Демблин – ЕТ). Условия в нем были не такие страшные как прежде. Нас поселили в двухэтажном здании, правда, спали мы тоже на полу. В лагере была баня, две паровых машины пропаривали нашу одежду – так мы помаленьку избавлялись от вшей.
В Бяла-Подляске я пробыл до весны 1944 года, тогда пришел немецкий переводчик и приказал всем выйти на улицу. Выстроил нас в два ряда, отсчитал тридцать человек – в эту тридцатку и я попал – и скомандовал идти к воротам. Посадили всех в машину и повезли к складу, а там заставили переодеться в новое советское обмундирование: гимнастерка, диагоналевые брюки, сапоги. Потом снова в машину, и под конвоем доставили к помещику в местечко Герден на берегу Вислы. Там тоже была охрана, проволока. Две недели нас никуда не выпускали, начали хорошо кормить, хлеб давали чистый, без опилок. Потом стали под конвоем отправлять на работу. У помещика была большая плантация огурцов и капусты, фабрика по их переработке. Как-то он приехал сам и показал, что, мол, вы огурцы кушайте, только не топчите ногами. Здесь, в Гердене, мы уже не голодали и понемногу приходили в себя.
Так мы дожили до весны 1945 года, и вот в апреле в небе появились два наших красноносых «ястребка». Как мы радовались! Кричали, махали руками, обнимались. И ясно поняли: скоро победа! Не спали всю ночь. А на следующий день нас под конвоем согнали на вокзал, посадили в вагон и отвезли в лагерь Штутгоф. Там нас освободили наши войска.
Довелось пройти и через особый отдел. Капитан все расспросил, записал мой адрес, где служил, как попал в плен. Еще спросил: «Женат?» Я кивнул. «А дети есть?» Я сказал, что не знаю: когда уходил в армию – не было… «Нет ли желания еще послужить?» Я сказал: «Разрешите, так с радостью…»
Вымыли нас в полевой бане, переодели и отправили в воинскую часть 350-го стрелкового полка. Старшина всех построил и дал каждому по тетради и по карандашу: «Пишите домой…» Я сразу жене письмо послал, и стали мы переписываться. Она была очень рада узнать, что я жив, и я узнал, что она меня ожидает.
В августе наша часть переехала в Казань, там я прослужил еще год, и в конце июля 1946 года вернулся домой. До своей деревни добрался пешком, поздней ночью. Жена меня ждала шесть лет, и когда мы встретились, было очень много радости. Потом уже я узнал, как непросто ей приходилось все эти годы: мой отец хотел, чтобы жена вернулась к матери, но брат настоял, чтобы она жила у нас. Пришлось уйти отцу, а она осталась и дождалась моего возвращения.
Стали жить, ходить на работу в колхоз, потом стали появляться дети – у нас их четверо: два сына и две дочери. Первую дочку жена рожала дома: пошла картошку докапывать, чувствует, подошло время… Я быстро за фельдшером в Шапкино сбегал, привел, тут она и родила. Обрезали пуповину, и я расцеловал новорожденную, не дожидаясь, пока ее вымоют и запеленают. Так был рад.
Детей поднимать нам помогала теща, она сразу приехала из Соболей. Отношения у нас были самые хорошие. Может быть потому, что я вырос без матери, я ее с первого после свадьбы дня звал мамой.
Большую семью надо было одеть-обуть. Нормы тогда на селе устанавливались жесткие, но мы с ними справлялись. Чтобы заработать побольше, детей укладывали спать, а сами в ночь шли работать в поле: жали
рожь, вязали лен.
В пятидесятые годы я возглавил строительную бригаду. Строили тогда много: и мельницу, и скотные дворы. Семьи росли, многие делали к домам прирубы.
Сделал прируб и я. В колхозе я был на хорошем счету. Как-то раз приехал из Торопца инструктор райкома и предложил мне вступить в партию. Тогда это было очень почетно, я обрадовался и рассказал обо всем дома. Но оказалось, что радовался рано: узнали, что я был в плену, и во вступлении отказали. Никогда не уважал я водку, а тогда не выдержал, рука сама потянулась к бутылке. Пил, наверное, с неделю, и сам уже чувствовал себя виноватым – хоть и не знал за что.
Клеймо военнопленного еще долго преследовало меня. Котомка с вещами на всякий случай все те годы не разбиралась. В любой момент – днем ли, ночью – могли приехать и увезти на допрос в Плоскошь или в Торопец. Бывало и так, что туда отвезут, а оттуда добирайся как хочешь. А ведь утром на работу в колхоз надо.
Полностью восстановили меня в правах и признали участником войны как защитника Брестской крепости только в 1980 году. Тогда же я пошел на пенсию, но в совхозе проработал до 1985 года, потом не смог.
В 1985 году приезжал меня навестить Григорий Анисимович Новицкий из Актюбинска. С ним вместе мы работали на помещика в Гердене, вместе нас и освободили, затем вместе дослуживали в Казани – нам было что вспомнить…
1 мая 1990 года мы с женой отметили золотую свадьбу. Все было хорошо до 91-го года, когда ее парализовало. В больнице с ней лежала Михайлова Мария с Наговья, помогала ей. Жене тогда стало лучше. Через два года, в 93-ем, она снова заболела, пролежала все лето, а когда почувствовала, что умрет, то дала мне наказ, говорит: «Я скоро умру, как тебе будет худо одному… Я тебе советую – женись, только не бери своих баб, а бери наговскую Михайлову Марию, если она пойдет…» Жены не стало 25 августа 1993 года. Прошло время, и я решил съездить в сваты к Марии, потом мы стали переписываться, потом и поженились. В Белькове мы прожили четыре года, но в деревне стало жить не под силу, пришлось переехать в Торопец, поближе к детям. Теперь к ним четверым прибавилось шесть внуков и шесть правнуков.
Так вот и живем по сей день, только жить стало трудней. 23 февраля 2010 года в торжественной обстановке мне вручили медаль в честь 65-летия Победы.
А 14 марта, в мой день рождения, пришли наши торопецкие коммунисты – с цветами, со знаменем – поздравили и приняли меня в партию. Теперь она КПРФ называется. Так, в день своего девяностолетия, я стал коммунистом.
