Старожилы нашего Бреста наверняка еще хорошо помнят охватываемый плотным кольцом лавок из красного кирпича городской базар, располагавшийся на месте современного ЦУМа. А поблизости от него, в старом двухэтажном здании постройки 1927 года по улице 17 Сентября, 22\24, в котором теперь редакция газеты «Брестский Курьер», была гостиница из пары десятков маленьких комнат, с расположенным во дворе дома сараем для телег и стойлами для лошадей. Сюда накануне базарного дня «за польским часом» с дальних деревень, расположенных по обе стороны Буга, еще засветло съезжались крестьяне.
Расположив в сарае свои телеги с поклажей и задав корма распряженным лошадям, они шли в гостиницу, чтобы за умеренную плату скоротать ночь, а завтра перед рассветом успеть занять удобное место в торговых рядах. Жители более близких пригородных деревень обычно ехали на базар ночью, с тем расчетом, чтобы с рассветом присоединиться в торговых рядах к своим более удаленным от города землякам.
В ту, ставшую роковой, ночь накануне войны, житель деревни Яцковичи, находящейся почти в трех десятках километров северо-западнее Бреста, со своим юношей-сыном приехал на базар на своей пароконной телеге как раз к урочному предрассветному часу. Но не успели они еще как следует обосноваться в ряду телег, с которых вскоре должна была начаться торговля, как с польского берега Буга ударила артиллерия, над головами надсадно загудели тяжело груженные бомбами самолеты, и народ испуганно заметался по базару, подстегиваемый начавшейся на границе винтовочно-пулеметной пальбой.
Люди бестолково суетились вокруг телег и испуганно всхрапывавших лошадей, наперебой выкрикивая: «Вийна почалася! Втыкаймо до дому хучий!». Эти панические крики на местном полуукраинском диалекте, сплетаясь с возгласами на русском, польском и еврейском языках, подстегнули народ, и большая часть приезжих селян, вскочив на свои телеги, погнала коней прочь из города. Приехавшие из Яцковичей отец с сыном тоже поддались общему настроению паники, направив пару своих крепких лошадей к ближайшему броду через Лесную, то и дело втягивая головы в плечи от близких разрывов и испуганно поглядывая на поднявшиеся к небу по всей округе столбы огня и дыма от начавшихся пожаров.
Они почти миновали окраину города, когда выскочивший откуда-то сбоку мужик, натужно несущий в охапке ворох упакованных в мешковину пакетов, крикнул им, что неподалеку народ потрошит интендантский склад, поскольку охрана его разбежалась, а сам склад горит и через час или два здесь все равно будут немцы.
Реальная перспектива поживиться на дармовщину, укрепленная видом добычи пробегавшего мужика и осознанием того факта, что большая пароконная телега дает им большие преимущества в святом деле публичного грабежа, побудила отца и сына к решительным действиям. Торопливо опорожнив телегу, они развернули своих коней и погнали их в указанном им направлении.
Действительно, крыша неподалеку расположенного кирпичного склада со стороны дальнего щита уже горела, но народ деловито суетился вокруг, вытаскивая через настежь распахнутые двери разнообразную кладь. Виртуозно подогнав к дверному проему пустую телегу, мужик велел сыну держать под уздцы лошадей, а сам с головой окунулся в сладкий дурман грабежа. Кинувшись в уже вытекавший из распахнутого дверного проема дым, он непрерывно вытаскивал и грузил на телегу какие-то мешки и ящики, тюки с обмундированием и нижним бельем, связки кирзовых и резиновых сапог и вообще все то, что лежало поближе в выходу и первым попалось ему на глаза. Разгорячившись от тяжелой работы и то и дело вытирая рукавом застилающий глаза пот, он трудился как сумасшедший, не обращая никакого внимания на сновавших вокруг него подельников по столь увлекательному занятию, пока телега до самого верха не наполнилась интендантским скарбом.
Накрыв телегу какой-то вовремя подвернувшейся под руку парусиной или брезентом, мужик вскочил на передок и, велев сыну следить, чтобы ничто из добытого и наспех загруженного добра на ухабах не свалилось на землю, снова погнал лошадей к знакомому броду через Лесную. Переехав через речку и на всякий случай объезжая стороной попадавшиеся на пути хутора, они благополучно одолели почти половину дороги. Но пытаясь по лесной дороге обогнуть деревню Мотыкалы, столкнулись с немецким мотоциклетным патрулем или механизированной армейской разведкой.
Три спешивших куда-то в сторону Бреста тяжелых мотоцикла проехали мимо, но четвертый, уже миновав телегу, вдруг резко затормозил и развернулся, направив на нее тупое рыло установленного на коляске пулемета.
-- Хальт! – властно скомандовал управлявший им унтер. Спрыгнув с сидения и положив руки на висевший поперек груди автомат, не спеша подошел к послушно остановившейся телеге. «Цо то ест?» -- спросил он на ломаном польском, указав пальцем на закрывавшую груз парусину. Возница и его сын испуганно молчали, и потому не дождавшийся их ответа немец, стволом своего автомата откинув край парусины, увидел под ней тюки обмундирования, связки сапог и прочего интендантского добра. Он изменился в лице и, угрожающе передернув затвор своего автомата, ультимативно скомандовал: «Врацай! Донэр вэтэр! Врацай до мяста!».
Возница торопливо спрыгнул с телеги и по-польски, взахлеб, стал доказывать немцу, что это имущество большевиков, с риском для жизни вытащенное им из горящего склада, и теперь оно принадлежит им по полному праву. Но немец, гневно сверкнув глазами, был абсолютно неумолим.
«Врацай!» -- снова грозно потребовал он и, видя, что возница упрямо пытается довести до его сознания резоны своей мародерской логики, раздраженно пояснил ему: «То тэраз ест маёнтэк майн фатэрлянд! Розумеш, пся крэв?!»
Но в возницу словно вселился бес противоречия. Как обезумевший, он пытался довести до сознания немца справедливость своих притязаний, пока короткая автоматная очередь в грудь не прервала его полемику, швырнув спорщика в дорожную пыль, в которой он несколько раз дернулся и смиренно затих.
Его сын, сидя на верху груженной интендантским добром телеги, расширенными от ужаса глазами глядел на происходящее. «Ком», -- повернувшись к нему, с какой-то ленцой скомандовал немец и, видя, что тот оцепенел от страха, пальцем поманил парня к себе: «Цурюк! Шнель, шнель!». Стараясь не смотреть на труп отца, который как магнитом притягивал его взгляд, парень медленно сполз с телеги и встал перед немцем, дрожа всем телом.
«Иле маш лят?, -- деловито поинтересовался немец, и, не услышав ответа от потерявшего дар речи парня, указал на запад стволом своего автомата и пояснил: -- За млоды естэш. Але там, майн фатэрлянд, вшистким злодзеям рэмбаём рэнцэ», -- после чего почти с хирургической точностью прошил автоматной очередью правую руку парня выше локтя. Жуткая боль полоснула по телу, и парень упал в дорожную пыль, теряя сознание.
Очнулся он достаточно скоро, если судить по луже набежавшей под него из перебитой руки крови. Рядом, тоже в луже крови, лежал на дороге труп его отца. Удаляющийся звук мотоцикла заставил его поднять голову – мотоцикл медленно ехал по краю дороги в сторону Бреста рядом с их пароконной телегой, которой, то и дело подгоняя отцовским кнутом лошадей, правил второй немец, ранее все это время равнодушно наблюдавший за происходящим из коляски мотоцикла, а теперь из пулеметчика обращенный в возничего.
Как местный житель парень хорошо знал, что неподалеку у дороги есть хутор польского осадника, и потому, превозмогая саднящую боль в перебитой руке, поднялся на ноги и медленно побрел в его сторону, оставляя за собой на дороге темный в пыли кровавый след.
«Матка боска!» -- всплеснув руками, воскликнула выскочившая ему навстречу из-за забора хозяйка хутора. Вероятнее всего, она уже долгое время выглядывала в ту сторону, едва лишь заслышав две близких автоматных очереди.
«Дзецко естэш. За цо они цебе?» -- спросила она.
«Там мий батько на дорози лыжыть забытый. Нимци застрилылы. А коны з возом забралы», -- только и успел сказать парень и опять потерял сознание, рухнув к её ногам.
Когда он снова пришел в себя, ослабевший до кружения в голове от большой потери крови, то увидел, что висевшая почти на одной коже его правая рука уже отнята, а предплечье стянуто жгутом. В то же время конец культи, судя по жжению, хорошо обработан йодом или марганцовкой и плотно обмотан марлей.
«Як твое назвиско, и сконт естэш, дзецко?» -- спросила его полька. А узнав, что они из Яцковичей, сказала ему, что «мое хлопаки юж поховали твэго ойца на тутэйшым цмэнтажу», и при первой же оказии она передаст в родную деревню юноши весть о местонахождении его самого и могилы его отца.
…Уже в самом конце семидесятых, отправляясь на городской базар возвратным утренним рейсом ходившего через Яцковичи пригородного автобуса Брест-Высокое (через Волчин) с большой корзиной (а то и двумя) слив или яблок из своего сада, престарелый однорукий инвалид со скандалом сгонял с ближайших от двери сидений оккупировавшую их молодежь, возмущенно брызжа слюной и на весь салон восклицая: «Я этот почет заслужил! Я Брестскую крепость защищал, и руку тогда потерял», -- тыкал он левой ладонью в культю у своего правого плеча.
Парадокс в том, что он блефовал лишь отчасти, поскольку всезнающая деревенская молва утверждала, что, найдя каких-то свидетелей, он умудрился заполучить некие «левые» бумаги, и на волне присвоения Брестской крепости звания «крепость-герой» якобы смог втереться в окрестности иконостаса ее защитников. Так это или нет – я утверждать не стану, но вышеупомянутые сцены в автобусе мне приходилось созерцать многократно своими глазами.
http://bk-brest.by/ru/188/columnist/5979/
